Долго шли мы этим извилистым путем, и только через полтора часа песчаная полоска была достигнута: мы на берегу прекрасного синего озера, свежая волна плещется о песчаный берег. Но вот какие-то следы на песке, а там дальше что-то белое, говорит лопарь. И пока я вытаскивал бинокль и выискивал указанное место, острые глаза лопаря уже все видели: там, едали есть чум, от него стелется дым, на берегу одна-две-три лодки… Мы были в восторге, мы нашли лопарское становище, нашли его там, где нам как раз нужно было, и мы быстро пошли по песку, поближе к жилью; но глубокая Майвальта преградила дорогу, длинная песчаная коса вдавалась в озеро, и с ее конца мы стали усиленно махать и кричать. Показались фигуры, одна из них бросилась к лодкам, и через 15 минут мы уже сидели в удобном карбасе, а наш Алексей по-лопарски беседовал с молодым человеком — Федотом Галкиным.

Мы попали в одно из самых интересных лопарских становищ во всей центральной части Лапландии, а их ведь немного. На всем озере Умпъявре, тянущемся на 60 верст по меридиану и достигающем ширины 10 клм., только несколько семей приезжают на лето промышлять; впрочем выражение «на лето» неправильно; с последним снегом они на своих оленях забирают весь скарб и за зиму собранное продовольствие и из своего зимнего жилья, кто из Ловозерского погоста, кто из Ягельного Бора (по линии Мурманской жел. дор.), отправляются к летним местам. Вплоть до предрождественских морозов они остаются на своих летних стоянках и только на Рождество снова на своих оленях по проторенным путям по льду озера и рек возвращаются к зимнему жилью.

На севере — там, где большая безымянная река впадает в озеро, живет самый домовитый, Василий Васильевич; хозяйственный он человек, и много у него оленей пасется по тундрам, да и места все богатые, где он из года в год промышляет рыбу, переставляя свой незатейливый шалаш из брезентов.

В Тульилухт, куда мы пришли, живет Петр Галкин с большой семьей; крепкий коренастый мужчина, прекрасный плотник, весь день усовершенствует свой чум, построенный по типу лопарских веж, но большой и удобный. У него и сараи, и несколько карбасов, сети, а в прекрасно содержимой загороди живут на свободе олени, прячась от непогоды и от комаров в низкий сарай-лемму.

Хороша семья Галкина, и много вечеров сидели мы у костра все вместе со всеми ребятишками да с седовласым Василием Васильевичем, рассказывая о житье-бытье, о том, что война кончилась и как, что надо делать.

Дальше на юге, в красивой бухте, живут еще лопари: там Григорий Галкин да Александр Данилов, но, говорят, народ они пугливый, и к ним идти надо осторожно. Но о них у нас еще будет речь впереди. Наконец, еще южнее на острове Вулсуоле со своими стадами живут братья Сорвановы, но их места улова связаны с южною равниною оконечности озера и, потому, они нас не могли интересовать. Вот и все население этого огромного пространства целого озера площадью в 500 клм. и двух больших горных массивов в 1600 кв. клм.! [14]

Мы были встречены Петром Галкиным необычайно радушно, настоящий русский чай, да еще с сахаром, скоро развязал языки, и с большой готовностью соглашался он перевезти нас на другой берег озера, как только стихнет ветер, ибо через озера даже опытный лопарь пускается лишь с особою осторожностью, зная капризы узкого водного пространства, ущемленного между гор.

Мы устроили себе ночлег под елью, разложили костер, а вокруг сидели лопари и детвора, жадными глазами смотря на давно невиданных ими людей. Приход путешественников к ним — это целое событие. Еще сейчас они с особым чувством уважения вспоминают других путешественников, знаменитого финляндского геолога Рамзая, который 30 лет тому назад странствовал в этих же местах, поражая местное население и своею роскошною палаткою со столом, и своим собственным сапожником и поваром. Эти мелочи внешней жизни глубоко врезались в память стариков, и не без гордости заявляют иные, что принимали участие в восхождении Рамзая на высоты гор. Но ведь Рамзай и его спутники петрограф Гакман или ботаник Чильман были единственными культурными людьми, которые на памяти лопарей проникали в их дебри. И вот теперь снова к ним пришли «русские», и с напряженным вниманием следили они за каждым нашим словом и жестом.

Но погода не унималась, сильный юго-западный ветер поднимал на озере пенистые волны, а переправа к Ловозерским Тундрам была невозможной.

Но вот на третий день под вечер ветер утих, и к нашей радости Петр Галкин стал готовить свой карбас — большую довольно тяжелую лодку, в которую он накладывал сети и всякую утварь для улова рыбы.

Медленно поплыли мы сначала вокруг низкого пологого мыса Тульинярк, а затем взяли напрямик через озеро, пересекая 6-тикилометровую гладь прекрасного Умпъявра. Два часа продолжался переезд; наконец мы на давно желанном берегу Ловозерских Тундр в болотистой низине, окаймляющей горы, недалеко от устья речки Таваиока. Мы расстаемся с Галкиным, который должен в случае хорошей погоды приехать за нами через неделю, устраиваем склад запасов и уютное помещение под елью и на следующий день отправляемся в горы.

Рис. 9. Привал у водопада Поачвумчорра.

Каменистые склоны Ловозерских Тундр (Луяврурта) отделяются от озера полосою почти в два километра, сильно заболоченною и покрытою густым лесом. Эта полоса окаймляется вдоль берега своеобразным валом, то из нагроможденных крупных валунов, то из мягкого песку, иногда красного цвета благодаря обильному содержанию граната. Стекающие с гор речки задерживаются береговым валом, образуя многочисленные болота и теряясь в песках прибрежных наносов. Пересекать эту лесную зону тем труднее, что выше начинается типичный моренный ландшафт с глубокими воронками, бессточными впадинами, ямами. Идти необычайно тяжело, тем более, что мы нагружены продовольствием и походным снаряжением. Моренный ландшафт непривычен нам, работавшим в Хибинских Тундрах, непривычны нам и реки, глубокие, все время извивающиеся, тянущиеся в поросших берегах, густые леса с дивною растительностью и многочисленными следами лосей. Непривычна нам и сама долина Таваиока, в которую мы медленно втягиваемся, с обрывистыми склонами не из мелких осыпей, как в Хибинах, а из крупных остроугольных обломков, с типичною горизонтальною отдельностью и полосатою окраскою хребтов: как будто бы серия осадочных пород, а не застывшая расплавленная масса.

Снова по нашей привычке у последних елей устраиваемся мы на ночлег, но хочется скорее в горы и мы, лишь едва подкрепившись, решаем идти дальше, думая заночевать на плато.

Неожиданно быстро за лесом начинается новая картина. Вся долина заполнена ледниковой мореной из огромных нагроможденных глыб — целое море ям, углублений, как бы изрытое снарядами поле битвы. Всюду остроугольные обломки мелкозернистой породы — знаменитого луяврита. Почти два часа мы идем по этому хаосу, в глазах рябит, неосторожный шаг грозит падением, а мы совершенно измучены. Однако, вдали показывается озеро, за ним зеленые альпийские лужайки, тянущиеся кверху вплоть до обрывистого водопада, скатывающего свои белые воды по уступам скал. Как по лестнице, покрытой мхом, поднимаемся мы вдоль крупного водопада; вот уже под нами в глубине нескольких сот метров долина Таваиока, и, наконец, на высотах 700—750 м. — мы на пологом перевале плато, покрытом снегом, с обрывистыми скалами с севера.

Наконец, мы достигли знаменитых пегматитовых жил Таваиока, о которых писал еще Рамзай. Новая незнакомая нам картина прекраснейших минералов представилась нам, и, хотя уже темнело, а холодные тучи наползали с юга, мы не могли оторваться от сбора минералов в прекрасных кристаллах: то это был незнакомый нам огненный эвколит, то черные иглы эгирина, то блестящие кристаллики почти неизвестного еще нептунита.

Темнело, и, несмотря на холодные порывы ветра, мы быстро устраивали себе около скалы навес из брезентов, расстилали в качестве ложа плоские глыбы луяврита и готовили ужин из кусков шоколада и струившейся за нашею спиною в расщелине холодной чистой воды. Неуютная ночь среди скал, далеко над лесами, без огня, но зато без комаров и мошек!