Уже в 4 часа утра мы снова начали наши сборы, то любуясь грандиозной расстилавшейся вокруг картиной, то упорно отбивая от плотных глыб породы прекрасные кристаллики. Солнце уже было высоко над горизонтом, когда мы, тяжело нагруженные, начали пересекать каменистое плато, желая проникнуть в более южный перевал, с такими же пегматитовыми жилами по описанию Рамзая.

Путь был необычайно тяжел, нагроможденные глыбы совершенно измучили нас, и на какие-либо 2—3 километра мы тратили многие часы. Мы по опыту знали, что в этих условиях перескакивания с камня на камень больше всего устают не ноги, а голова, напряженное внимание притупляется, глаза начинают болеть и теряется уверенность в шаге. В эти моменты мы неизменно устраивали отдых, ибо прекрасно сознавали, что не только сломанная нога, но просто вытянутое сухожилье может не только поставить отряд в тяжелое положение, но и грозить гибелью.

Совершенно измученные добрались мы до пологого перевала, но пегматитовых жил здесь не оказалось. Бессонная ли ночь на голых камнях, утомительный ли путь по каменистой пустыне или действительно здесь нет таких же крупных пегматитовых жил, как на северном перевале, но во всяком случае мы их не нашли и приступили к спуску.

Я не буду дальше описывать мытарства этого дня — все те же нагроможденные глыбы, внизу воронки, ямы и снова каменистое поле. К вечеру мы были на краю леса; давножданный костер, горячее какао, сухари подкрепили нас, и мы крепко заснули под шум журчащего в зеленых берегах Таваиока.

С приятным чувством хорошей добычи вернулись мы на следующий день к своей базе у озера, первая победа над далекими Ловозерскими Тундрами была достигнута, ну а что же дальше? Лопарь обещал приехать за нами на следующий день, но мы прекрасно знали, как трудно рассчитывать на это, если снова задует ветер и снова волна не позволит рисковать плыть через озеро.

А между тем барометр усиленно падал, уже южные высоты Хибин были закрыты свинцовыми тучами, с запада надвигалась стена облаков: некоторое смущение закрадывалось мне в душу. Что нам делать, если разыграется буря подобная той, которую мы переживали в течение почти 10 дней северной непогоды? Ведь провианта остается у нас дня на два или на три. Я решил искать лопарей и, пока погода не испортилась, попытаться найти их жилища на нашем восточном берегу Умпъявра. Петр Галкин мне советовал, в случае подобного недоразумения с погодой идти на север искать жилища Василия Кобелева: «это недалеко идти берегом, будет много речек, переходи их вброд, потом в северном конце будет большая глубокая река, текущая не с гор, а с тайги; ее не перейдешь — глубокая; иди вдоль нее, и в одной версте от устья, недалеко от берега, будет стоять в лесу дом Василия».

И я прекрасно себе представлял, как мы вдвоем, в бурю и туман, не позволяющий видеть дальше пяти шагов, будем искать этот домик на основании столь «точного» и определенного маршрута, где-то там в лесу за несколько десятков верст.

Несколько более мне нравилось описание стоянки лопарей на юге, там, где уже кончается Ловозерская Тундра. Эти лопари живут на самом берегу озера, у них несколько домов, стоящих на берегу залива, а около них в озеро вдается гора. Это объяснение было лучше уже потому, что даже в самую тяжелую бурю можно было держаться берега озера, а пропустить становище было бы трудно, так как у лопарей всегда на берегу имеется ряд устройств для лодок, сетей и проч.

Видя, что погода портится, мы в тот же день выступили на юг. Дорога была нелегкая, приходилось идти то по каменистому береговому валу, то по топким болотам; горы отступали к востоку, а низина была заполнена моренными отложениями, со всеми неприятностями их для туриста.

Десять километров, двадцать и скоро двадцать пять отложено нами; уже Ловозерские Тундры остаются на севере, перешли мы вброд уже ряд речек, текущих в низины, но — никаких признаков жилья. Усталые остановились мы подкрепиться и уже думали о своей неудаче, тем более, что стало темнеть. Небольшая горка метров в 150 вдавалась мыском в озеро, и мы решили подняться на нее, чтобы сверху в бинокль осмотреть берега и где-либо на ней заночевать.

Медленно тянулись мы по болотистой низине, как неожиданно наше внимание привлек старый изгнивший забор из опрокинутых стволов. Это был знакомый нам забор для загона оленей; мы подбодрились, чувствуя близость жилья, и неожиданно вдруг вышли из леса и увидели перед собою как бы театральную картину: живописная бухточка, окаймленная лесистыми горами, поляна, на ней изба русского типа, несколько деревянных сарайчиков на курьих ножках [15] , большая лопарская вежа, лодка и, наконец, люди, женщины, дети. Повидимому, от радости увидеть давно жданное лопарское становище я вскрикнул — и вдруг увидел такую картину: все в беспокойстве забегали, женщины схватили детей и вместе со стариками бросились бежать в лес. Оставался один коренастый мужчина самоедского типа, и с ним я начал свой дипломатический разговор, несмотря на расстояние сажен в 50, которое нас разделяло. Он с большим недоверием и страхом относился к нам; мы убеждали его в наших миролюбивых наклонностях. Наконец, он стал смягчаться и предложил нам идти к нему, но каково было наше удивление, когда, сделав несколько шагов вперед, в надвигавшемся сумраке мы увидели, что нас разделяла большая и глубокая река. Я предложил ему приехать за нами на лодке, но он в свою очередь предложил нам идти вброд… Такой простой путь через реки нам был хорошо известен, и мы храбро двинулись через глубокую воду, удерживая равновесие палкой.

Но вот мы у нашего лопаря, вскоре рассеивается его страх из-за деревьев появляются фигуры детей, и мало-помалу мы входим в доверие к нашим дикарям, впервые за их жизнь и жизнь их дедов увидевших «людей, которые пришли к ним с гор». Но мы не можем от усталости много говорить; в избе своеобразного лопарско-русского типа нас уже ждет ночлег, и гостеприимные хозяева торопятся нам оказать любезность… Конечно, наше мыло, зеркало, спички, табак переходят постепенно и незаметно в их руки.

Лопарские избы представляют четырехугольную комнату с микроскопическими окнами и необычайно низким входом, в который приходится проходить совершенно скрючившись. Вдоль одной стены расположены полати, в углу очень хитроумно сложенный из пластин луяврита очаг, постепенно суживающийся кверху и превращающийся в трубу. Лучи тепла пронизывают всю комнату, и мы с удовольствием растягиваемся на полу на чистых оленьих шкурах, пока девочка медленно произносит слова православной молитвы, а старик со сломанной рукой тихо стонет, плачась на судьбу, не позволяющую ему сейчас работать…

За окном слышится звонкая песенка молодого лопаря, на лопарский лад переделавшего русские песни, снабдившего великорусскую мелодию теми резкими скачками в тонах, которые, подобно тирольскому «йодельн», столь характерны для лопарского пения.

На следующее утро — праздник, и подружившаяся с нами семья хочет нам помочь и сама отвезет нас на карбасе сначала за нашими грузами к устью Таваиока, а потом к Петру Галкину.

И, действительно, для нас начинается праздник. Все наши опасения непогоды рассеиваются как дым: чудное солнечное утро, легкий южный бриз натягивает парус, раздается своеобразно заунывное пение лопарки, сидящей за рулем. Тихо и спокойно плывем мы к северу, быстро оставляя за собою расстояние в 30 клм.

Вечереет; мы подплываем к Галкину и с нетерпением ждем вестей о других наших отрядах. Один из них уже пришел, он там, на том берегу Тульилухт, где некогда стояла палатка Рамзая, там, где сейчас горит костер, вызывая лодку. Третий отряд еще не пришел, он должен придти завтра из центральной базы, и завтра в праздничный день мы снова все будем вместе.

Тихо доносятся песни наших с спокойной глади озера, мерно отбивают такт весла, и скоро у нашего костра наши товарищи; мы наперерыв делимся впечатлениями, они о том, как тонули в водах Майвальты и как открыли редкие минералы на Ньоркпахке, мы — как встречались с медведем да пугали лопарей.